Читаем без скачивания Тоскливый Запад [=Сиротливый Запад] - Мартин МакДонах

Уэлш (тихо): Нет, не всегда, Гёлин. Не всегда.

УЭЛШ допивает свою бутылку, ставит стакан на землю, крестится и сидит в тишине некоторое время, думая. Свет гаснет.

Сцена пятая

Сцена не освещена за исключением УЭЛША, который быстро повторяет по памяти.

Уэлш: Дорогие Вэлин и Коулмэн, это вам пишет Отец Уэлш. Я навсегда покидаю Линнэн этим вечером, и я хотел сказать вам несколько слов, но я не буду читать вам наставления т. к. какой в этом смысл? Это никогда не помогало в прошлом, не поможет это и сейчас. Всё что я хочу — это просить вас как человек, который беспокоится о вас и ваших жизнях, как в этом мире, так и в грядущем и грядущий вы скоро увидите, если продолжите безумствовать, как вы безумствуйте сейчас, чёрт бы вас побрал. Коулмэн, я не буду здесь говорить о том, что ты убил своего отца, хотя это заботит меня и как священника и как [просто] человека даже самым туманным представлением о морали, оставим это на твоей совести, хотя я надеюсь, что когда-нибудь ты осознаешь, что ты совершил и будешь искать прощения за содеянное, потому что позволь мне сказать тебе, если оскорбили твою причёску, это не повод для убийства человека, более того, это самый худший мотив о каком я когда-либо слышал. Но на этом я и оставлю этот вопрос, хотя тоже самое относится и к тебе, Вэлин, за твою роль в убийстве вашего отца, и не говори, что ты не участвовал, потому что ты участвовал и участвовал самым серьёзным образом. Лгать, что это был несчастный случай только для того чтобы заполучить деньги вашего отца не менее чёрное дело чем то, что сделал Коулмэн, если не более чёрное, т. к. Коулмэн совершил своё деяние под влиянием своего характера и злобы, а ты добывающий деньги проклятый бессердечный жмот. Но я сказал, что не буду читать вам проповеди, и я к тому же потерял нить моего повествования, поэтому я перестаю проповедовать и начну новый абзац. (Пауза).

Я уже сказал, что уезжаю сегодня вечером, но я постоянно думал о вас с той ночи, когда я обварил мои руки в вашем доме. Каждый раз когда они болят, я думаю о вас и позвольте сказать вам следующее. Я бы согласился на эту боль и на боль в тысячу раз сильнее и перенёс её с улыбкой, если бы я мог восстановить между вами братскую любовь, которой вам так страшно не хватает. Она ведь была у вас когда-то. Разве вы не любили друг друга, когда были мальчишками? Или когда были подростками? Куда всё это делось? Неужели вы не думайте об этом? Я думаю, что вы зарыли эту любовь глубоко в себя под грудой обид и ненависти и нападайте друг на друга как две проклятые злые бабы. Вы двое как пара злых баб, такие вы и есть, спорить о долбаных чипсах, плитах и статуэтках — это же спор, достойный идиотов. Но я уверен, что ваша любовь всё ещё там под всем этим хламом, более того, я бы поставил на это всё что мне дорого, и пусть я буду гореть в аду, если я не прав. Всю свою жизнь вы жили во вражде друг к другу, и это было печальное и одинокое существование без женщин, чтобы умиротворить вас, во всяком случае, немного женщин или не те женщины. И поэтому горечь копилась всё больше и больше без всякого контроля, ежедневные обиды и ошибки, жалобы и детские проказы друг против друга которые, похоже, никогда не можете забыть и увидеть любовь под всем этим и простить друг друга. Смысл моего письма в поиске ответа на вопрос: Что вы можете сделать для решения ваших проблем? Не могли бы вы оба отступить назад и выслушать всё друг о друге, что нервирует вас, обо всех злодеяниях, которые каждый из вас совершил в течение всех этих лет и которые вы до сих пор не можете простить друг другу, перечислить эти обиды и откровенно обсудить их и, сдержав эмоции, простить друг друга, невзирая на тяжесть этих обид? Будет ли это очень трудно? Да, я знаю, что это будет очень тяжело для вас двоих, но почему бы вам не попробовать? И даже если ничего не получится, то, по меньшей мере, вы смогли бы сказать, что вы сделали попытку, и разве такая попытка ухудшила бы ваше положение? И если вы не станете делать это для себя, разве не сделайте вы эту попытку для меня? Для вашего друга, который беспокоится за вас, который не хочет допустить, чтобы вы прострелили друг другу головы, который ничего не достиг в [этом городе] Линнэне как священник, скорее наоборот, который считал бы ваше примирение как братьев самым главным достижением за всё время его пребывание здесь. Действительно — это было бы почти чудо. После этого меня могут даже причислить к лику святых. (Пауза). Вэлин и Коулмэн, я всё ставлю на вас. Я знаю наверняка, что любовь есть где-то там, вам просто надо отойти, чтобы увидеть её. Я готов заложить мою собственную душу за то, что эта любовь где-то там, хотя я знаю, что шансы против меня. Они наверно один из ста тысяч в этот раз, но я всё равно поставлю на вас, так как, не смотря ни на что, не смотря на ваше убийство, драки и скупость, которая вырвала бы зубы у заезженной лошади, я верю в вас. Вы не подведёте меня теперь, не так ли?

Искренне ваш, и ваш с любовью Христовой теперь,

Родерик Уэлш.

Пауза. УЭЛШ немного вздрагивает.

Свет гаснет.

Сцена шестая

Дом Вэлина. Ружьё опять на стене, над полкой полной статуэток, которые все помечены буквой «V». Коулмэн в очках сидит в кресле слева рядом с ним стакан самогона и рассматривает новый женский журнал. ВЭЛИН входит с сумкой и кладет свою руку на плиту в нескольких местах. Раздражённый, КОУЛМЭН пытается не обращать на него внимание.

Вэлин: Я проверяю. (Пауза). Небольшая проверка не помешает. (Пауза). Я думаю, не помешает, как ты думаешь? (Пауза) Просто небольшая проверка. Ты знаешь, что я имею в виду?

Продолжив проверку ещё некоторое время, ВЭЛИН достаёт несколько новых статуэток из своей сумки и расставляет их вместе с другими на полке.

Коулмэн: Ах, для…

Вэлин: Что?

Коулмэн: Что?

Вэлин: Ну, как, а?

Коулмэн: Что как?

Вэлин: Что? Они классные, я думаю. А? Что ты думаешь, Коулмэн?

Коулмэн: Я думаю, ты можешь идти ко всем чертям.

Вэлин: Нет, вовсе не ко всем чертям. Или если немного влево они будут смотреться лучше? Гм, мы поставим нового Святого Мартина вот здесь, так что у нас будет по одному черномазому святому с каждой стороны, так что будет симметричное равновесие. (Пауза). Оформление полок у меня здорово получается. Я и не подозревал что у меня такой талант. (Пауза). Теперь уже сорок шесть фигурок. С таким количеством святых в моём доме я точно попаду на небеса.

ВЭЛИН находит свой фломастер и метит новые статуэтки.

Коулмэн (пауза): Несчастная девочка родилась Норвегии без губ.

Вэлин (пауза): Да слышали мы эту новость про девочку и её губы.

Коулмэн: Эту девочку никогда не будут целовать. Кто станет целовать торчащие дёсны?

Вэлин: Она точно такая же, как ты, а значит, если она никогда не будет целована, и у тебя нет оправдания. У тебя полный комплект губ.

Коулмэн: Я полагаю, ты перецеловал миллион девушек в своё время. О да.

Вэлин: Около двух миллионов.

Коулмэн: Два миллиона, да. И все они тетушки, когда тебе было двенадцать лет.

Вэлин: Вовсе не тётушки. Настоящие женщины.

Коулмэн: Мой брат Вэлентайн живёт в его собственном маленьком мире грёз, с воробьями, феями и маленькими волосатыми человечками. Вот это да! И людьми цветами.

Вэлин (пауза): Я надеюсь, что это не мой самогон.

Коулмэн: Это вовсе не твой самогон.

Вэлин: Точно? (Пауза). Ты слышал новость?

Коулмэн: Да. Это ужасно, не так ли?

Вэлин: Это позор. Это полный позор и больше ничего. Нельзя исключить из соревнований целую девичью футбольную команду.

Коулмэн: Во всяком случае, не в долбаном полуфинале.

Вэлин: Верно, никогда. Если ты должен удалить игроков — удаляй, но по одному за их индивидуальные нарушения. Ты не должен выбрасывать всех их оптом да ещё через семь минут после начала матча, так что они плача пошли домой к своим мамочкам.

Коулмэн: Команда из Святой Джозэфины прошла только через выход из состязаний нашей команды и только поэтому. Если у них было бы хоть какое-то понятие о чести, они отказались бы от их места в финале и отдали бы его нам.

Вэлин: Я надеюсь, они проиграют в финале.

Коулмэн: Я тоже надеюсь, что они проиграют в финале. Тем более теперь, когда ихний вратарь в коме они обязательно проиграют.